20 октября председатель Общественной палаты Санкт-Петербурга Николай Буров складывает с себя полномочия, которые нес последние 6 лет. Это уже второй добровольный уход в отставку с высокого поста этого неординарного человека. Корреспондент портала «Петербургский формат» встретился с Николаем Буровым накануне.
— Николай Витальевич, в последние 10 лет, что вы являетесь частью петербургской политики, вы уже второй раз самостоятельно слагаете с себя полномочия с высокого поста. В 2008 году это был Комитет по культуре, теперь Общественная палата. В то время, как многие тянутся к должностям и постам, которые дают близость к первым людям города и государства, вы, таким образом, предупреждаете просьбы уйти по собственному желанию, или есть какой-то принцип по срокам и объемам работы, которую вы выполняете на одном месте?
— Можно сказать, таково мое убеждение: нельзя долго засиживаться на одном месте. Недобровольно я уходил в своей жизни один раз – из Театрального института, когда получил диплом. И хотя очень хотелось поучиться еще, но пришлось уйти. С тех пор я старался не доводить ситуацию до той грани, когда придется услышать неприятное: «Вы свободны». Так было и с моим первым театром – ТЮЗом, и с моим вторым театром – Александринским, также по собственному желанию я расставался с депутатской карьерой (Николай Буров депутатом Ленинградского городского Совета народных депутатов 19-го созыва и Муниципального совета округа № 78 1-го и 2-го созывов — ред.) и с постом председателя Петербургского Союза театральных деятелей. И председателем Палаты я проработал 6 лет, а это более чем достаточно, полтора депутатских срока. Возможно, если бы не ситуация с музеем, я бы еще пару лет отработал, но не более того. Потому что нужны изменения. Нам необходимо меняться все время, нужно освежать кровь и проветривать голову, нужны свежие идеи. И потом, я ведь не ухожу вообще, я покидаю пост, оставаясь членом президиума Общественной палаты. Я 15 лет, с первых ее дней, служу в этой волонтерской организации, и надеюсь еще принести какую-нибудь пользу городу, и себя потешить заодно, потому что когда что-то делаешь и что-то получается, это удовольствие, прежде всего, для себя.
— Вы сказали, что свою роль сыграла ситуация с музеем. Имеете в виду скандал с епархией?
— Ни в коем случае. Уход с поста руководителя Общественной палаты никак не связан со спорами вокруг Исаакиевского собора, потому что я — не сторона конфликта. Когда мне говорят: «Ну, что, с победой!», я говорю: «Я ни с кем не воевал». Победа – это результат войны. А я стоял на своем. Стоять на своем и воевать – это очень разные вещи. Со мной пытались воевать, это верно. Но это трудно, потому что когда человек стоит на своем, с ним воевать невозможно, можно только устраивать разные подлянки, как с Мефистофелем, например. Но с этим пусть разбираются правоохранительные органы. Я не изменил отношения ни к своему духовнику, ни к своей церкви, я все понимаю, это издержки времени. На любую подлость я всегда отвечаю одинаково: «Есть Бог, он все расставляет по местам». На самом деле я разговаривал с губернатором об отставке очень давно, задолго до конфликта. Процесс это не быстрый.
— Кто займет Ваше место?
— Сегодня я уже могу это сказать, Нина Васильевна Кукурузова, директор Юсуповского дворца. Тоже, музейщик.
— Тогда почему музей подвиг вас на уход с поста в Общественной палате?
— Сейчас наш музей находится на пике. Потому что те результаты, которые мы выдаем за время моего директорства, более чем убедительные. Мне, вроде, неловко нахваливать свое учреждение, с другой стороны, не могу не нахваливать, потому что физические показатели нашей деятельности на грани невозможного. Мы — единственный в России государственный музей такого уровня, который не получает бюджетных дотаций и вынужден жить на доходы от своей уставной деятельности. Для того, чтобы получать такие доходы, надо бороться за повышение посещаемости. Я получаю подробнейшие сводки еженедельно. На 18 октября нам не хватает 4000 посетителей до отметки 3,3 млн человек. То есть моя давняя мечта, о том, чтобы достичь цели в 3,5 млн, вполне осуществима уже в этом году. Напомню, что отметку в 3 млн посетителей мы с трудом одолели два года назад. В прошлом году подошли к отметке 3,2 млн. А в ноябре текущего отметим ценным подарком 3 333 333 посетителя. Значит, к концу декабря вполне может быть 3,5 миллиона. Это более чем высокий показатель, причем в не самый простой год, год противоречивый, нанесший удар по туристической отрасли. Но сказать, что возник провал, нельзя, никто этого не скажет, а мы тем более. Я радуюсь тому, что растет число гостей с Урала, из Сибири, с Дальнего востока. На 30% выросло число посетителей из Китая. Этот рост компенсировал нам незначительную убыль туристов из Европы. А если мы с Общественной палатой еще и подумаем об улучшении имиджа нашего великого города и наведем в нем элементарный порядок, начиная с Невского проспекта, по которому я дважды в день хожу пешком и страдаю от безвкусия, которым он наполнен…
— Получается, что в музее все хорошо…
— Да, это так. Но есть обстоятельства, которые понуждают меня сегодня сосредоточиться именно на музейной деятельности. В самое ближайшее время мы должны освободить Смольный собор. Значит, впереди 2,5-3 года более чем напряженной жизни одного из важнейших участков нашей работы – концертно-выставочной деятельности музея. Наш музей особенный не только потому, что он сам полностью обеспечивает себя, не прося ничего из бюджета, но и тем, что у нас есть свой концертный отдел. И это не просто для эксплуатации пространства, но и для создания новых произведений. Мы единственный музей, который имеет штатный хор блестящего европейского уровня. Это камерный хор Смольного собора под руководством Владимира Беглецова. Уточняю, на сегодняшний день — Смольного собора. Завтра нам нужно будет придумать новое имя, потому что неправильно оставлять имя, если собора у нас уже нет. Так вот, мы должны покинуть Смольный собор. Это диктует нам федеральный закон 2010 года и наша давняя договоренность с епархией и правительством города. Нас торопят, к сожалению, не обеспечивая вторую часть этого закона, по которому мы должны получить равнозначное помещение. К моменту выселения, мы, в лучшем случае, будем иметь на руках бумагу о правах на новые помещения. Я говорю о пространстве на Думской улице, площадью 3900 кв. м. Там есть зал, есть выставочное пространство и есть еще небольшое пространство для административной зоны, которая обеспечит рабочие места концертному и выставочному отделам. Но для того, чтобы привести его в порядок, нужно 2,5-3 года трудиться. Потому что мы имеем полуразрушенные залы. Правда, один хорошо отреставрированный, но уже очень давно, это Александровский зал. Но до него можно добраться только по строительным мосткам. Впрочем, хотя бы есть отправная точка. И она нас удовлетворяет. Но для нас еще важно не потерять хор и тот инструментальный парк, который у нас есть: это и клавесины, и рояли самого высокого концертного свойства, и орган: крупнейший в Европе цифровой голландский орган фирмы «Монарк». Он строился по нашему заказу специально для Смольного собора, и теперь его придется перенастраивать сначала для временного помещения, а потом и для постоянного. Как видите, нам нужны и временные помещения, складские, прокатные, репетиционные. Нужно усилить гастрольную практику хора, ведь хор – это живой организм, его нельзя положить в шкаф на 2 года. Он просто помрет. Я верю, что мы переживем эти сложности, но усилий мне, как директору, придется тратить втрое больше, чем в обычной ситуации. Когда я шел сюда, я был уверен, что иду на синекуру, а получил постоянный передний край обороны. Не поймите меня неправильно, я никак не сетую по поводу Смольного собора, но торопливость этого решения создает определенные сложности. Мы их преодолеем, я нисколько не сомневаюсь, коллектив хочет работать, значит, прорвемся.
— Как директор ГБУ «Государственный музей-памятник «Исаакиевский собор», как долго Вы видите себя на этом посту?
— Как директор Исаакиевского собора, я бы хотел, чтобы мне хватило сил на доведение до конца нескольких проектов. Прежде всего, отремонтировать помещения на Думской улице, где расположится наш концертно-выставочный комплекс. Это потребует определенных усилий, потому что надо сделать так, чтобы потом лет 30-40 не было бы стыдно за допущенную сегодня поспешность. Реставрация не терпит поспешности. И не надо забывать, что это Невский проспект, это загрязненный воздух, значит, нам нужны особые системы вентиляции, кондиционирования, фильтрации воздуха. Мы должны думать о наших посетителях, которые придут в этот зал и должны будут провести в нем несколько часов концерта. А я хочу, чтобы этот зал работал и утром, и днем, и вечером, и даже ночью хотя бы во время высокого туристического сезона. И это будет оправданно. Я не собираюсь соревноваться с ночными клубами. Я хочу создать некий унисон с белой ночью, некую гармонию звучания белой ночи не в ритмах ночного молодежного клуба, а в ритмах концертного зала самой высокой пробы. И если концерт будет заканчиваться в половине пятого утра, и люди выйдут из зала на встречу с восходом солнца, я думаю, ничего плохого в этом не будет. Кроме того, нужно упорядочить административное расселение нашего музея. А это — порядка 400 человек. Нам выделили административное здание в переулке Гривцова, оно находится в стадии реконструкции и ремонта, на завершение которых необходимо от 1,5 до 2 лет. Вот когда я закончу эти два объекта, тогда посмотрю, какое у меня будет давление. Если еще можно поработать, поработаю. Не обязательно директором, можно и в каком-либо другом качестве, я не держусь за посты, надо всегда вовремя оставлять начальственное кресло. Мне часто задают вопрос: «Тяжело ли было уходить из театра?». Я отвечаю, нет, потому что я трезво смотрел на себя в зеркало. И мне надо было либо перестраиваться на возрастные роли, либо сидеть без работы и проклинать руководство за то, что меня игнорирует. Но на это нет времени. Так что передо мной стоит задача запустить эти два проекта, а потом можно и уходить. Хотя в принципе, если мне завтра скажут «свободен», у меня не будет выбора: я ведь лицо нанятое. Но, если честно, не хочу, чтобы мне сказали, что пора. Обычно я сам говорю «пора», и уходит полгода, чтобы убедить в этом начальство.
— Для многих петербуржцев вы, прежде всего, блистательный актер. Продолжаете ли вы играть? Где и как?
— Я отработал актером 34 года. Последний раз вышел на сцену в спектакле в 2007 году. Но на концертных площадках иногда, выступаю и сейчас. Ближайший – в Москве, в ноябре. Но чаще выступаю перед микрофоном без зрителей, потому что я с удовольствием записываю литературные произведения. Я все больше и больше радуюсь работам для детей, радуюсь, когда меня приглашают в Филармонию на детские концерты. А сейчас выполнил работу по заказу роддома на Фурштадтской. Они придумали хорошую штуку: каждой выписывающейся мамочке от роддома дарить диск со сказками Пушкина. Я прочитал эти сказки. Он хорошо поможет детям в возрасте 2-3 лет освоить речь.
— Одна из ваших главных ролей была в фильме «Роман императора». Планируется ли продолжение цикла подобных картин в стиле дворцовых хроник?
— Это старый фильм, снимался в 1992, вышел в 1993. Совсем недавно мне позвонила белорусский режиссер Диамара Нижниковская и сказала, что затевает новый исторический проект времен Павла I. Предлагает роль монаха Авеля. Пока у нее нет денег, но мне приятно, что в Беларуси думают о нашей общей истории.
— Чем Вам мил образ Арчибальда Арчибальдовича в фильме «Мастер и Маргарита»?
— Я был назначен на эту роль Владимиром Бортко за 7 лет до съемок. Семь лет он искал деньги. Когда съемки начались, я уже был чиновником, а не актером, мне приходилось выкраивать время. Но роль небольшая, съемки ночные, в общем, все сложилось. Мил, прежде всего, тем, что его зовут Арчибальд Арчибальдович, а не просто метрдотель какого-то ресторана. Мил тем, что я, пусть и ненадолго, попал в очень хорошую компанию. Мне он мил работой с режиссером Бортко, потому что у Бортко с Булгаковым получается хорошо, роман за романом. Но высшее его достижение, это, конечно, «Собачье сердце». Внутренности ресторана «Грибоедов» мы снимали в Метрополе, а это мой ресторан, ведь я 29 лет служил в Александринском театре. Внешний антураж – это двор дома Ветеранов сцены на Петровском острове, а я тогда, как председатель Комитета по культуре, довольно много времени тратил на этот объект. Это запомнилось. Не самая значительная роль. Но вся компания – это интересно и достойно. Очаровательная музыка.
— Зачем, по вашему мнению, Воланд приезжал тогда в Москву?
— Это надо у Воланда спросить, или у Олега Валерьяновича Басилашвили, он его играл, и, наверное, размышлял над этим вопросом. Впервые роман Мастер и Маргарита я прочитал в 1966 или 1967 году за одну ночь, я был еще школьником. И не хочу подвергать его анализу. Он остается для меня романом-загадкой и романом настроения.
— Вам часто дарили цветы. Какие запомнились больше всего?
— Всегда запоминались те букеты, в которые была спрятана бутылка коньяка. Шутка. Цветов дарили много. Даже если плохо играешь, всегда найдутся девочки, девушки, которые дарят цветы. Из запомнившихся расскажу два случая. Когда я уже ушел в чиновники, я продолжал играть на сцене в свой день рождения. Вообще делал это на протяжении 18 лет. Традиция завершилась в 2008 году, когда театр не захотел дать мне сыграть на сцене Александринского, или передать декорации в другой театр. И вот в 2005 году я вышел на сцену БДТ(Александринский был на ремонте) в спектакле «Пигмалион», и к концу спектакля у меня появилось впечатление, что меня собрались похоронить. Потому что все мои подчиненные пришли с цветами. Я представил себе, как это будет выглядеть, когда я буду лежать в ящике.
Еще запомнился букет. Самое начало 1980-х, поехали на гастроли в Таганрог. Неожиданно заболел один из актеров, и мне пришлось играть доктора Львова в спектакле Иванов срочным вводом. Несли много цветов, в основном, пионов. Больше всего цветов, конечно, досталось Людочке Чурсиной, даже не охапка, а целый сноп. И вот она за кулисами подошла ко мне и накрыла меня этими цветами. На самом деле, к цветам я спокоен, всегда старался раздарить, причем иногда даже жене не доставалось.
— Как Вы относитесь к подснежникам?
— Я всегда любил подснежники, но, как оказалось, цветы, которые мы называем подснежниками, на самом деле – ветреница дубравная, или на латыни anemone nemorosa (дочь ветров). Они первыми появляются на Карельском перешейке и в Ленинградской области. На самом деле настоящий подснежник куда более редкий цветок. Я встречал его в горах. Подснежник радует тем, что с него начинается весна.
— Кто вам ближе по духу — Ахматова или Цветаева?
— Как ни крути, Анна Андреевна ближе. Впрочем, ни Цветаеву, ни Ахматову, я никогда не читал вслух. А для меня это важно. Но Анна Андреевна Ахматова — это еще и Комарово, в котором я каждое лето ночую. Это еще и Комаровское кладбище. На ее могиле свечи мерцают всегда. Там есть специальные коробочки для свечей и для спичек и чудная свечница, в которой свечи не гаснут ни при какой погоде, всегда догорают до конца. Я когда иду на кладбище, стараюсь всегда захватить пук восковых свечей из храма. Они горят лучше. К Ахматовой ведет ясная прямая дорога, вытоптанная народом. Она задает тон многим приезжающим. Но Комаровское кладбище притягательно своими именами. Юрий Рытхеу, Дмитрий Лихачев, Андрюша Краско, Зиновий Корогодский и многие-многие другие. Когда-то много сил я положил на то, чтобы прирезать к этой старой части еще кусок земли в 1,7 га.
— Известно, что вы верующий человек. Какой храм Вам ближе?
— Мне трудно выбрать. Если говорить о тех, что в моем подчинении – это все равно, что дети: от самого старшего Сампсония к самому младшему Спасу на Крови, у всех свои судьбы, сложные, свое здоровье, разное. Нельзя кого-то выделять, потому что все дети должны быть одинаково любимы.
Если говорить о храмах, которые я посещаю, то главный Божий храм – это Спас Нерукотворного образа на Конюшенной площади. Маленький. Скромный. Связанный с именем Пушкина, верным рабом которого я остаюсь по сей день. Духовенство там интересное. Еще, как храмовое пространство, я очень люблю Троицкую церковь «Кулич и Пасха», это любимый храм моей матери в Невском районе на проспекте Обуховской обороны, XVIII век, кстати. Мне близок и люб Троицкий собор в Александро-Невской лавре. Интересное пространство в Троицко-Измайловском соборе, он сейчас возрождается. Особый дух в Никольском соборе. Сына своего я крестил в Князь Владимирском соборе. Храмов, вроде, немного, но у каждого есть своя история. У кладбищенских храмов она – печальная. Всегда с восторгом смотрю на Георгиевскую церковь в Старой Ладоге. Это единственное место на Северо-Западе, где присутствует XII век. Настолько сообразный, ладный и маленький. Александро-Свирский монастырь. В каждом храме есть свой отпечаток и жизни и Господа. Люблю Валаамский архипелаг. Безумно нравится Коневец.
— Когда Бог появился в вашей жизни? Что такое Бог и его воля, по вашему мнению?
— Сначала меня принесли к Богу. Крестили меня тайно в 1953 году. С молитвой я обращаюсь к Богу с детства, но все это нерегулярно, не по канонам. Например, студентом ходил к определенным ликам и просил о помощи. Так, я просил перед ликом распятого Христа с открытыми глазами в Спасе-на-Крови помощи в госэкзамене по научному атеизму и получил ее, сдал на 5. Парадокс. По-настоящему что-то зашевелилось, наверное, когда я готовил роль Александра Невского. В самом конце 1980-х годов появилась в театре пьеса Василия Белова, мне досталась роль Александра Невского, в работе над этой ролью плотно общался с духовенством. Вот тогда, наверное, и ощутил потребность в вере.
-И не разочаровались в Церкви даже после последних событий лета нынешнего года?
— Церковь не может существовать в безвоздушном пространстве. Самое трудное — найти путь, как называют, дорогу к храму, а на самом деле, это дорога к Богу. Церковь тоже может болеть и детскими и недетскими болезнями. И если человек считает себя частью тела церкви, то должен думать не меньше, чем его батюшка о том, что делать этой церкви, как ей жить дальше и что мы вместе можем сделать. В этом нет гордыни, в этом есть стремление к тому свету, который и есть Бог. Помните?
Духовный труженик — влача свою веригу,
Я встретил юношу, читающего книгу.
Он тихо поднял взор — и вопросил меня,
О чем, бродя один, так горько плачу я?
И я в ответ ему: «Познай мой жребий злобный:
Я осужден на смерть и позван в суд загробный —
И вот о чем крушусь: к суду я не готов,
И смерть меня страшит».
«Коль жребий твой таков, —
Он возразил, — и ты так жалок в самом деле,
Чего ж ты ждешь? зачем не убежишь отселе?»
И я: «Куда ж бежать? какой мне выбрать путь?»
Тогда: «Не видишь ли, скажи, чего-нибудь», —
Сказал мне юноша, даль указуя перстом.
Я оком стал глядеть болезненно-отверстым,
Как от бельма врачом избавленный слепец.
«Я вижу некий свет», — сказал я наконец…
— Давайте вернемся к Общественной палате. В чем ее сила? Что конкретно она может сделать или решить?
— Сила в членах палаты. Один из самых активных — Владимир Яковлевич Ходырев, последний председатель Ленгорисполкома. Он знает каждый люк, каждый камень в городе, ему 85 лет, но он активен, полон энергии. Это и Виктор Лобко, и Александр Вахмистров, совсем недавно — действующие вице-губернаторы. Это крупные промышленники Анатолий Турчак, Сергей Федоров, Николай Пономарев, это несколько действительных членов Академии наук. В палате – 100 человек, и каждый из них — величина. Три года назад ввели двоих, а сейчас уже три члена из молодежной коллегии Санкт-Петербурга. Они хорошо подтянули молодежный ресурс к нашим желаниям. У нас есть желания, но не хватает силы. У них есть сила, но нужно определиться с желаниями. Палата правильно когда-то пошла по комиссионному пути развития. Были созданы комиссии по основным направлениям деятельности города. Ни одно серьезное решение не принимается без анализа палаты. Я не скажу, что каждое, это невозможно, мы все-таки волонтеры, но самые главные подлежат серьезному анализу. Над стратегией 2030 мы работали больше года, и документ преобразовался настолько, что стал неузнаваем от первой посылки, ему придали человеческое лицо, мне кажется. Что конкретно мы можем сделать? Выкопать новый Беломорканал нам не под силу. Но сказать, что новый Беломорканал это глупость, мы можем, и тогда никто не возьмет лопату и не наделает глупых вещей. Невозможно не считаться с мнением членов палаты. Когда речь идет о медицинской тематике, как обойтись без рекомендаций академика Николая Белякова или Сергея Спицына, или в вопросах культуры – без Алексея Козырева, Михаила Пиотровского, Владимира Гусева… Ресурс влиятельности, авторитетности многое значит. Основу палаты составляют почетные граждане Санкт-Петербурга. А у почетного гражданина есть право законодательной инициативы. И это тоже очень важно.
-Кстати, о законодательной инициативе. Сейчас ведь готовится региональный закон об Общественной палате?
— Совершенно верно. Сначала предполагалось ввести единый унифицированный федеральный закон на всю страну. Но потом справедливо решили в Москве, что не надо все мешать в одну кучу, потому что у каждого города свое лицо, свой менталитет, которые должны быть представлены в местном законе. И тогда понизили ранг закона и сейчас мы готовим региональный документ. В нем будет зафиксирован порядок членства в палате. Она будет состоять из трех частей. Первая представители районов. У нас их 18. Те, население в которых менее 200 тысяч, будут иметь 1 представителя в палате, 200-400 тысяч – 2, свыше 400 – 3. Треть выдвинут члены нынешней палаты, а еще треть – творческие союзы и общественные объединения, у нас их порядка 4500, а мест 33. Значит, самые сильные, многочисленные и влиятельные будут иметь шанс. И мы уже в следующем году будем работать по новому закону, но надеюсь со старым запалом.
Беседовала Диана Юлина