2 марта 2019 года на 89 году жизни скончался член президиума Российской академии наук, депутат Государственной Думы России, лауреат Нобелевской премии, Почетный гражданин Санкт-Петербурга Жорес Иванович Алферов.

Прощание состоится 5 марта с 11-00 до 13-00 в петербургском научном центре РАН на Университетской набережной, дом 5. Затем он будет захоронен на Комаровском кладбище.
В эти дни вспоминают не только богатую биографию ученого, но и различные его тематические выступления и истории живого общения.

Мы также вспоминаем отдельные его выступления и рассуждения о науке, записанные в течение последних 10 лет во время различных мероприятий и в частных беседах.
О науке.
-Джордж Портер, президент Лондонского королевского общества, блестящий радиофизик, получивший Нобелевскую премию по химии, сказал как-то замечательную фразу: «Наука вся прикладная. Разница только в том, что отдельные приложения возникают очень быстро, а некоторые — через столетия». На самом деле, применения находят все научные исследования, и именно они определяют, в конечном счете, прогресс цивилизации. Когда-то мы говорили про «Каменный век», «Бронзовый век»… Про вторую половину ХХ века можно с уверенностью сказать – это Кремниевый век, век микроэлектроники. Я выбрал несколько, с моей точки зрения, прорывных технологий, которые были созданы, в основном, во второй половине ХХ века, каждое из них базировалось на вполне определенных фундаментальных исследованиях. Их роль определяет не только технологический, но и социальный и многие другие аспекты. И в нынешнем ХХI веке, и в дальнейшем развитии. Прежде всего — об атомной энергии и исследованиях по ядерной физике. Пионером их был Абрам Федорович Иоффе — один из тех выдающихся физиков нашей страны, ученик Рентгена, который одним из первых понял значение квантовой физики и физики вообще, как основы новых технологий и создал мощную систему физико-математического образования.

Про атомную энергию.
-Ключевыми в ядерных исследованиях были, как известно, Манхэттенский проект США и наш атомный проект. Кадровую проблему для Манхэттенского проекта решил Адольф Гитлер, потому что все основные задачи предлагались европейскими учеными, эмигрировавшими из Европы, когда Гитлер пришел к власти. А кадровую проблему советского атомного проекта решил Иоффе, потому что все основные решения были найдены его учениками, и физическая школа Иоффе сыграла огромную роль в развитии нашей страны. В 1931 году он создал в Физико-техническом институте бригаду для исследования ядерной физики, его заместителем был Игорь Васильевич Курчатов, который незадолго до этого прославился в мировом масштабе открытием сенгетоэлектричества, и со следующего года именно Курчатов стал руководителем «ядерного» подразделения в физтехе. Кстати, в 1936 году проблемы исследований рассматривались на специальной сессии Академии наук в Москве, Абрам Федорович сделал доклад, за который был подвергнут резкой критике (а в 1936-м году резкая критика была очень опасной) за то, что институт ведет исследования, «совершенно бесперспективные с практической точки зрения», в области ядерной физики. Однако в конце 1938-начале 1939 года было открыто деление урана при «бомбардировке нейтронами», и стало очевидно, что это путь — и к ядерной взрывчатке, и к атомной энергии. Затем зарубежными и нашими учеными, в том числе, Яковом Борисовичем Зельдовичем — уникальным теоретиком-энциклопедистом, на Западе считали, что под фамилией Зельдович скрывается целый коллектив специалистов — был выполнен расчет цепных реакций, показавший, что критическая масса для получения той же бомбы, невелика и исчисляется десятком килограммов. Блестящий итало-американский физик Энрико Ферми получил плутоний, что определило направление и наших работ. Игорь Курчатов уже на этом начальном этапе понял, что с ураном-235 мы очень долго «провозимся». А с плутонием сможем решить проблему. У нас в последние годы очень много говорят о роли разведки. Да, разведка работала, слава Богу. Думаю, самый большой секрет американцев выдал Гарри Трумэн Сталину во время Потсдамской конференции, когда сообщил, что бомбу взорвали. Конечно, разведданные приходили очень и очень важные, но я хочу сказать следующее. Известно, что мы начали работы «по бомбе» в начале 1943 года. Абраму Федоровичу Иоффе это было поручено постановлением Государственного Комитета Обороны. Именно Иоффе создал спецлабораторию № 2 в Казани, поручил ее Курчатову, а затем перевел в Москву. Лаборатория № 2 Академии наук СССР стала будущим Курчатовским институтом. Работу в войну было вести крайне тяжело, но Игорь Васильевич сформировал коллектив примерно в сто человек. В 1945 году, после взрыва бомбы в Хиросиме, и даже раньше, после ее испытаний, руководство нашей страны и Сталин поняли, что все итоги Второй Мировой войны, за что были положены миллионы и миллионы жертв, и СССР стал реально второй державой мира, могут быть перечеркнуты монопольным владением атомным оружием американцами. И 20 августа 1945 года, через две недели после Хиросимы, было принято специальное постановление ГКО. Во главе созданного Спецкомитета был поставлен Берия, были сформированы Первое Главное управление во главе с Борисом Львовичем Ванниковым и Научно-технический совет, научным руководителем назначен Курчатов. А 29 августа 1949 года, то есть, через четыре года, Советский Союз испытал первую атомную бомбу. В 1942-м году в атомной «гонке» лидировали англичане, они были впереди американцев. Рузвельт и Черчилль договорились: поскольку Англия под бомбардировкой, англичане переедут в Канаду и США — это большая группа блестящих специалистов. В 1946 году американцы решили, что англичане им не нужны и отправили их обратно в Англию. Думаю, английские ученые, участвуя абсолютно во всех работах, знали гораздо больше на много порядков, чем те разведданные, которые мы получали. В 1947 году Британское правительство, поскольку американцы лишили и их доступа к атомной бомбе, приняло постановление о широком развертывании собственных работ. Англичане все знали, участвовали практически на всех работах, а бомбу они взорвали в 1952-м. Мы приступили 20 августа 1945 года и 29 августа 1949-го, ровно через 4 года, решили проблему. Была создана новая отрасль промышленности, новые научные центры — все было сделано. Вот ответ на вопрос. Между прочим, американцы предсказывали самым ранним сроком появления нашей бомбы — 1954 год. Особую Сталинскую премию, по миллиону рублей, за атомную бомбу получили Игорь Курчатов и Юрий Харитон – один из первых выпускников физико-механического факультета Политехнического института, главный конструктор атомной бомбы.

Про водородную бомбу.
— Ну а потом, как известно, возникло сверхоружие – водородная бомба. Ее нужно было делать, Трумэн объявил о ее создании. Американцы взорвали натуральную водородную бомбу в 1952 году, но только это не было бомбой, это было устройство, где реакции происходили при низких температурах. Виталий Гинзбург предложил в 1948 году реакции дейтерий-литий как более эффективные.
На первую бомбу-слойку, придуманную Андреем Дмитриевичем Сахаровым, необходимое количество литий-6 сделал Лев Андреевич Арцимович старым надежным, но очень дорогим и не непроизводительным методом электромагнитного разделения. А Борис Павлович Константинов у нас, в Физико-техническом институте – это, я думаю, самый большой вклад Физтеха в водородное оружие – придумал, развил хроматографический метод разделения изотопов. У нас во втором павильоне была создана сложная инженерная лаборатория Бориса Павловича, которая работала, как говорится, день и ночь. Потом был построен замечательный завод в Кирово-Чепецке и разработан дешевый и очень эффективный метод получения изотопов лития-6. Именно этот способ и обеспечивал наше водородное оружие все последующие годы. Игорь Васильевич Курчатов об этом как-то сказал, что «до работ Константинова была проблема легких изотопов, но не было изотопов, а после его работ были изотопы, и не было проблем».
Андрей Дмитриевич Сахаров предложил водородную бомбу — «Слойку». Она отличалась от американского проекта «Будильник»: эффективность водородной взрывчатки в «Будильнике», по оценкам, была 10-15%, а у нас — 20-25% . Это, к тому же, была реальная бомба. 12 августа 1953 года она была испытана. В 1954 году американцы испытали водородное оружие – нормальное, с нитридом лития и с авиационной имплозией — все, как полагается. В 1955 году во время испытаний наступил сильный туман, и над «нулевой точкой» бомбу нельзя было бросать. А самолет с бомбой уже в воздухе — как его сажать? И Игорь Васильевич Курчатов пошел на взлетную полосу и встал, чтобы все знали, что все обойдется. Самолет посадили, и на следующий день нормально испытали оружие. Курчатов руководил всеми испытаниями, начиная с первой атомной бомбы РДС-1. Эту аббревиатуру понимали как «реактивный двигатель Сталина», но мне больше нравится другая расшифровка – «Россия делает сама». Игорь Васильевич сказал тогда Анатолию Петровичу Александрову — это страшное оружие, не дай Бог, чтобы когда-нибудь кто-нибудь его применил.
Ну и, конечно, с бомбой пришла атомная энергия и появилась наша первая атомная электростанция в 1954 году. Мы были пионерами, был создан атомный флот – кстати, постановление о его развитии было подписано Сталиным в 1951 году. Это не только атомные подводные лодки – это атомные ледоколы, которые очень нужны нам и сегодня в Арктике.

Про ракеты.
— Сразу после войны началась американская миссия «Алсос», когда они подбирали немецких специалистов для бомб и для ракет (наши, конечно, тоже собирали информацию). И Фон Браун, создатель первой эффективной ракеты ФАУ-2, был вывезен в Америку. Но его звездные часы начались с проектом «Аполлон». А у нас – Сергей Павлович Королев – талантливейший конструктор, великолепный организатор с огромнейшим чувством ответственности. Его знаменитая «семерка» – ракета Р-7 — определила нашу космическую программу. Именно она стала первой баллистической межконтинентальной ракетой. И, конечно, первый спутник, первый космонавт.
Еще одна деталь космических технологий – космическая энергетика, солнечные батареи. В 1938 году два сотрудника нашего ленинградского Физтека Юрий Петрович Маслаковец и Борис Тимофеевич Коломийц сделали серно-таллиевый фотоэлемент с КПД в 1 процент. Абрам Федорович Иоффе, который был большим энтузиастом солнечной энергетики, в своих статьях отметил, что нужно серно-таллиевыми элементами покрывать крыши жилых домов…
В 1954 году Джеральд Пирсон и Сидни Чепмен сделали первый кремниевый фотоэлемент с КПД 6%. Это уже было то, что нужно. У нас это сразу же оценил Николай Степанович Лидоренко, работавший во Всесоюзном институте источников тока. Было очень быстро налажено производство солнечных батарей на кремние. На ВДНХ в 1957 году демонстрировалась модель завода, а в 1958 году мы первыми использовали кремниевые батареи на спутнике. Научные разработки и база для этого были сделаны и в нашей лаборатории, в Физтехе, в лаборатории Института полупроводников и в лаборатории Физического института Академии наук (ФИАН). И наш третий спутник летал уже на кремниевых солнечных батареях, затем очень быстро американцы запустили свой спутник «Авангард»
Потом пошли гетероструктуры. Сегодня вся космическая энергетика делится между кремнием и гетероструктурами очень простым способом: на низких орбитах – успешно работает кремний, а на высоких – гетероструктуры.
В 2000 году Нобелевская премия была сформулирована так: «За базовые исследования в информационных технологиях» Герберту Кремеру и мне — за разработку полупроводниковых гетероструктур, используемых в высокочастотных схемах и оптоэлектронике, Джеку Килби за его вклад в кремневые интегральные схемы. Потому что именно кремниевые интегральные схемы и гетероструктуры, как оптоэлектроника и СВЧ, определили на самом деле развитие информационных технологий в целом. Когда наши солнечные батареи на гетероструктурах уже летали на военных спутниках, в США еще писали первые работы. Вся мобильная телефония – это тоже гетероструктуры. Очень мощный конкурент полупроводникам – полимеры. И сегодня, я думаю, в солнечной энергетике будет проект не «миллион крыш», а «миллиард окон», с прозрачными полимерными материалами, которые будут и источником энергии, и пропускать свет.

Про открытие лазеров.
-Как-то в американской энциклопедии «Пипл-альманах» я прочитал такую заметку: в 1964 году, когда была присуждена Нобелевская премия по физике за открытие лазеров, научный мир был несколько ошарашен, что великий ученый Чарлз Хард Таунс разделил Нобелевскую премию «с двумя неизвестными русскими, которые работали на примитивном оборудовании. Но эксперименты, проведенные на примитивном оборудовании нужно поощрять не меньше, чем на самом совершенном». Это было сказано, ради красного словца. Дело в том, что в то время, в 1950-е годы, неизвестно, у кого было лучше оборудование: в наших ФИАНе и Физтехе или в лабораториях американских университетов. И наши Нобелевские лауреаты за разработку лазеров — Николай Геннадиевич Басов и Александр Михайлович Прохоров были очень известны. Тот же Таунс их хорошо знал и необычайно высоко ценил. Первый непрерывный полупроводниковый лазер мы сделали раньше американцев, он определил целый спектр применения – от лазерных указок до волоконно-оптической связи.

Про компьютеры.
-Следующее величайшее открытие ХХ века — создание ЭВМ. Мы все пользуемся компьютерами, без них сегодняшнюю жизнь невозможно представить. В 1945-46 году в Пенсильвании была сделана первая электронная счетная машина — не на десятичной, а на двоичной основе, скорость ее была 5 тысяч операций в секунду. Она имела 18 тысяч ламп, весила где-то 15-20 тонн, потребляла 200 киловатт мощности. Создали ее специально для расчета траектории артиллерийских снарядов и шутили, что она потребляет большее количество энергии, чем получается при взрыве посланного ею снаряда.
Два слова про консерватизм ученых. В 1949 году была сделана оценка американскими специалистами, как будет развиваться вычислительная техника дальше. Прогноз такой: вместо 18 тысяч ламп — 3 тысячи, вместо 200 киловатт будет 26 или 28 киловатт. В 1949 году появились первые транзисторы, они были открыты в 1947-м Уильямом Шокли. А у нас – один из основоположников вычислительной техники — Сергей Алексеевич Лебедев. Мне довелось с ним встречаться в 1954-1955 годах, он приехал к нам в лабораторию. Это характерная черта того времени: и академики, и министры, когда хотели что-нибудь сделать, они часто обращались не к завлабу и не к директору – они знали, кто конкретно чем занимается. Я делал тогда германиевые плоскостные фотодиоды. Он нашел меня и говорит: нужно сделать линеечки фотодиодов не на контактах, а чтобы было на «свете» — это повысит надежность. Естественно сделали, и на САМИ — Завод Счетно-аналитических машин в Москве — внедрили. В 1964 году создали Большую Электронно-Счётную Машину на полупроводниковых транзисторах «БЭСМ-6», она не уступала лучшим IBM-овским американским машинам. Это было блестящее архитектурное и технологическое решение, рассчитанное на тот уровень микроэлектроники, который у нас был. И когда мы, спустя довольно заметный период времени, все-таки взяли за основу американские прототипы, я думаю, мы много потеряли. Это пример, как, в общем, в этой области и в очень трудных условиях советская страна выходила на самые лидирующие позиции.
С электронной промышленностью я имею дело с конца 1953 года, а в 80-е как-то встретил Владислава Георгиевича Колесникова — министра электронной промышленности — и он мне сказал: «Жорес, я проснулся сегодня в холодном поту. Мне приснилось, что нет «Планара». Это компания, созданная в Минске в конце 1960-начале 70-х годов. Под землей – «чистые комнаты», современные технологии. Она работает и сейчас, делала и делает степперы – приборы, которые переносят изображение интегральных схем с шаблона на кремневую пластину. Степперы в то время изготавливали три страны в мире: Голландия, США и СССР. Мы их делали примерно в пять раз дешевле, чем они. Основной топологический размер кремниевых интегральных схем в середине 1980-х – 0,8-1 микрон — был одинаков: и у нас, и у японцев, и у американцев. В 1992 году «Планара» в старом понимании не стало. Он сохраняется, в основном, на китайских заказах. Электронная промышленность СССР – была настоящей империей: 3 миллиона человек, 3 тысячи предприятий, 400 институтов и КБ во всех республиках. Сегодня это только Россия и Белоруссия, даже на Украине уже ничего нет, не говоря о других. Объемы упали, а без микроэлектроники не может все развиваться по-настоящему.

Об Академии наук
-Стоит отметить, что в советский период нам очень везло с президентами Академии наук. В 1917 президентом стал Александр Петрович Карпинский – блестящий ученый, замечательный человек, великолепный ботаник и биолог. Спросите любого, и вам будут петь гимны о Владимире Леонтьевиче Комарове. А уж после войны — Сергей Иванович Вавилов, Александр Николаевич Несмеянов, Мстислав Всеволодович Келдыш, Анатолий Петрович Александров. Совершенно разные люди, прославившиеся в разных областях. Но общее для них – все по-настоящему выдающиеся ученые.
Сергей Иванович, конечно мог быть Нобелевским лауреатом, был бы он жив, когда давали премию за черенковское излучение, открытое его аспирантами. Он руководил этой работой и принимал самое активное участие. У Александра Николаевича Несмеянова серия блестящих работ по элементам органических соединений. Мстислав Всеволодович Келдыш сыграл в моей личной академической карьере решающую роль. Он и в создании атомной бомбы участвовал, и создал сначала отдел, а потом институт прикладной математики, и был одним из теоретиков космонавтики. Келдыш в 35 лет стал академиком. Когда о нем вспоминают те, кто ближе знают его работы, говорят: «До Келдыша был флаттер (когда крылья самолета отваливаются из-за резонанса), но не было теории. После Келдыша флаттера не стало, для самолетов проблема решена именно талантом математика Келдыша». Я имел удовольствие с ним общаться, и он сразу же, первым, оценил значение гетероструктур. Это был блестящий ученый, замечательный человек, великий президент Академии наук великой страны.
Сегодня очень много говорят про Академию наук. В связи с этим я вспомнил одну историю. Абрам Федорович Иоффе создал лабораторию № 2 Академии наук, сегодня это Курчатовский институт. Где-то в районе 1946-47 годов группа чиновников, которая была занята в этом атомном проекте, написала большую бумагу наверх – что такое: деньги платит правительство, ведутся работы по такой-то тематике – с какой стати все это называется Академией наук? Нужно, чтобы лаборатория №2 была или при НКВД, поскольку очень много денег поступает оттуда, или при Совнаркоме, так как средства выделяет правительство. Сверху пришел ответ: Никаких — ни НКВД, ни Совнаркома! Лаборатория была, есть и будет Академии наук СССР, потому что весь научный потенциал, все научные идеи, все предложения исходят от Академии Наук. И не важно, откуда идут деньги. Но научная работа должна быть под флагом Академии наук.
Академия наук СССР, Российская Академия наук неотделима от наших вузов. Академические институты всегда взаимодействовали с учебными заведениями. Это неразделимо, и надо не придумывать какие-то реформы — нужно просто думать о том, что наша страна – Россия — без науки жить не может.
Основная проблема современной российской науки – невостребованность ее результатов на практике. У нас сейчас непростая ситуация с наукой и академией. Я считаю чрезвычайно важным вернуть уважение к академии и потребность в итогах научных исследований. Академия должна стать высшей научной организацией в стране. Для этого есть все основания, у нас хороший потенциал и его надо развивать.

Биография:
Жорес Алферов родился 15 марта 1930 года в Витебске, в Белоруссии. В 1952 году окончил Ленинградский электротехнический институт имени В.И.Ульянова (Ленина). С 1953 года работал в Физико-техническом институте имени А.Ф.Иоффе. В 1961 году стал кандидатом технических наук, а в 1970 году — доктором физико-математических наук, профессором. В 1972 году избран членом-корреспондентом АН СССР, в 1979 году — академиком АН СССР. С 1987 по 2003 год Жорес Алферов возглавлял Физико-технический институт им. А.Ф.Иоффе. С 1990 по 2017 год был вице-президентом РАН, председателем Президиума Санкт-Петербургского научного центра РАН. С 2018 года – Президент СПб НЦ. В 2002 году по его инициативе был создан Санкт-Петербургский физико-технологический научно-образовательный центр РАН, c 2011 года – Санкт-Петербургский национальный исследовательский Академический университет РАН, ректором которого ученый был до конца своих дней.
Жорес Алферов принимал активное участие в общественной, государственной и политической жизни страны. В 1989 году он стал народным депутат СССР от АН СССР. С 1995 года постоянно избирался депутатом ГосДумы. С 2010 года он был сопредседателем Консультативного научного совета фонда «Сколково». Деятельность Жореса Ивановича была неразрывно связана с Ленинградом, Петербургом.

Соболезнования в связи с его уходом из жизни выразили сотни государственных, научных и общественных деятелей. От президента страны Владимира Путина, спикера Совета Федерации Валентины Матвиенко, врио губернатора Петербурга Александра Беглова и председателя городского парламента Вячеслава Макарова, до рядовых сотрудников научных институтов и простых граждан.

«Я давно его знаю, лет 30, мы с ним дружили. Замечательный человек, настоящий ученый. Он очень много сделал, много создал. И, конечно, к нему относятся с большим теплом. Мы создали соответствующую комиссию по организации похорон, которую я возглавил. Конечно, сейчас еще рано говорить, мы посоветуемся с родственниками, с семьей, об увековечении памяти. Мы это обязательно сделаем», — сказал врио губернатора Александр Беглов.

А.З., Петербургский формат
Фото – издание Время